Интервью с психологом Хосписа для молодых взрослых Андреем Давыдовым
22 ноября 2019
Сегодня в России отмечается день психолога. Андрей Давыдов, психолог нашего Хосписа для молодых взрослых, рассказал о том, как и почему пришёл в профессию, и о своём опыте работы в «Доме с маяком».
«Как я стал психологом в Детском хосписе? Я закончил медицинский колледж и работал медбратом. Успел поработать в реанимации — считаю это важным для своей работы в паллиативе — хотя, казалось бы, это противоположные направления. В реанимации ты должен всё вложить в факт спасения жизни, а в хосписе — сделать всё, чтобы обеспечить качество оставшейся жизни, если речь идёт об умирании — то качество жизни при умирании. Когда я пришёл работать медбратом в хоспис, паллиативная философия быстро в меня встроилась. Это очень человекоориентированная модель: что человеку нельзя помочь одним каким-то способом, что сколько людей, столько может быть разнообразной помощи. Ещё мне очень важно, что в паллиативе можно замедляться, можно быть с человеком на его уровне. Во время работы медбратом я пошёл учиться на клинического психолога. Потому что понял, что медицина — это не совсем то, чем я хочу всю жизнь заниматься. А психология показалась подходящей областью — у меня всегда была склонность к эмпатии. Самое главное, что я очень любил и люблю до сих пор, это истории. Психология для меня — это истории людей. Эта любовь даёт мне не уставать от работы. Это как будто разные книги, которые тебе дают почитать — что огромное одолжение, такая библиотека о разных людях. Я воспринимаю работу как возможность прикоснуться к истории других людей, а если ещё могу помочь, то вообще прекрасно.
Когда появилась возможность, я перешёл с должности медбрата и стал психологом в детской программе хосписа. Это психолог, который в большей степени работает с родителями, потому что подопечные дети либо совсем маленькие, и им это пока не нужно, либо с тяжёлыми органическими нарушениями — тогда с ними работают отдельные специалисты, игровые терапевты. Моя основная работа была с травматическим опытом, который пережили родители. Рождение ребёнка с тяжёлым заболеванием — всегда психологическая травма. Рушится картина мира человека и образуется зияющая чёрная дыра, которая всасывает всё вокруг. Это очень тяжело. Второй момент — это выстраивание жизни дальше. Как жить, как строить планы, как радоваться, как работать, если твой ребенок болеет? А если ребёнок умер? Это третья часть работы — работа с гореванием. Работа с утратой у нас в хосписе длится до пяти лет, есть 3 её вида. Первый — это индивидуальная консультация для тех, чей ребёнок умер под опекой хосписа. Ещё есть горевательные выезды, там собираются целые семьи — это групповая работа. И третий вид — регулярные открытые встречи с психологами, которые проходят 2 раза в месяц, на них может прийти любой человек, потерявший ребёнка.
В детской программе я проработал около 1,5 лет. И в какой-то момент случился лагерь Детского хосписа — такой большой выезд для пациентов со СМА и миопатиями, мы тогда взяли всех от мала до велика. Набралась группа ребят постарше, и стало очевидно, что находиться в психологической группе вместе с младшими им уже не с руки. Мне предложили организовать отдельную группу для них — это была такая пристрелочная штука, но очень важная для меня. Я увидел совершенно другой вид работы, где ребята рассказывали о своих проблемах — взросления, о том, как им по-разному живётся, какие сложности у них есть, чего они хотят. Для меня как для психолога открылся совершенно отдельный мир.
А потом в хосписе появилась программа 18+. В какой-то момент стало очевидно, что работать с молодыми взрослыми — это не то же, что работать с детьми. Всё иначе, не как в педиатрии, и организм другой, и правила коммуникации. А ещё эта программа транзитная, для того, чтобы выйти во взрослую жизнь — нужно к этому подготовить и ребят, и социум, и государственные органы. Я попал в программу 18+, это был для меня новый виток.
Как изменилась моя работа? Да, остались родители, но большую часть времени стали занимать сами пациенты. Я начал работать именно с пациентами — для них процентов 90 всех консультаций, а ещё процентов 30 для родителей. Да, получилось все 120 % — это я про то, что работы на самом деле очень много.
Есть разница в работе с пациентами и родителями. Она в том, во-первых, что ребята находятся в возрасте, который мы называем новым термином «молодые взрослые». У них есть свои потребности, задачи и вопросы, например, поиск себя в этой жизни: кем я хочу быть, что я хочу делать, как и через что я могу себя реализовать. Родители обычно уже прошли этот этап.
Второй пункт — это работа с диагнозом, с его принятием. Это очень длинный процесс. В первую очередь — поддержка. Работа на то, что это часть твоей жизни. Как ты к нему относишься — вот это важно, но то, что он есть —факт. Это очень медленная и плавная работа с тем, как ребята сами осознают себя. Очень часто есть сопротивление пациента, но это часть процесса — нет задачи его форсировать. Есть задача прояснить ситуацию, и, если у пациента есть интерес и желание, быть рядом с ним и помогать постепенно простраивать картину мира.
Есть ещё момент незнания диагноза, но это встречается чаще в детской программе. Среди молодых взрослых это бывает у пациентов с онкологическими заболеваниями. Даже не то, что человек не знает своего диагноза, он знает. Но может не знать прогноз, того, что это терминальная стадия. Есть такое понятие — «слон в комнате» — это когда ты знаешь, я знаю, но мы не говорим об этом. Это одна из задач психолога при работе с онкопациентами: наладить коммуникацию внутри семьи. Коммуникация равно поддержка — это очень влияет на качество жизни. Плавно и мягко, не продавливая, сделать так, чтобы все стали друг с другом говорить на одном языке, вообще начали говорить. Нет ни одного протокола — как должен взаимодействовать психолог с умирающим. Каждый раз — с чистого листа — ты просто готов быть рядом и помогать ему переживать любые эмоции. Когда эти эмоции проходят, появляется настоящее, то, что человеку важно, что он хочет. И тогда надо помочь ему успеть спланировать, как это сделать. Составление планов важно в работе с онкопациентами. В их жизни всё рушится, и одна из задач — показать, что всегда возможно строить мини-планы. Здесь работает вся команда.
Кстати, паллиатив — это абсолютно командная работа. Это как музыкальная группа: кто-то ударник, кто-то басист, кто-то соло, кто-то вокалист, но, если кто-то выключится, ты сразу услышишь, что что-то в структуре музыки сломалось. Так и здесь — ты чувствуешь, если что-то пошло не так.
Какие есть ещё уникальные темы в работе с пациентами 18+?
Первое — сексуальность. Это то, что слабо затрагивается при работе в детской программе, считается сложной темой, она табуирована в нашем обществе. Вопросы сексуальности, принятия своего тела — они есть у ребят, там очень много проблем, но это очень важные для них темы.
Ещё есть вопрос учёбы и трудоустройства. На наших выездах с пациентами 18+ мы много времени посвящаем занятости: проводим тренинги, приглашаем спикеров, делаем проекты. Как психолог я этим отчасти занимаюсь — работаю со страхами и переживаниями ребят.
А ещё сепарация! Это огромная и трудная тема. Перво-наперво мы поняли, что то, что мы себе нафантазировали: 90% молодых взрослых будут жить отдельно — нереалистично. Это не так и не будет так. Мы поняли, что это нормально, и, если человек живёт с родителями потому, что хочет, — всё хорошо. Но вопрос сепарации не только про жизнь отдельно, но и про умение быть отдельной личностью, и ощущение себя таковой. И это тоже то, что нужно начинать делать раньше, лет с 14. Мы планируем плотно работать с коллегами из детской программы. Мы — программа-мостик, наша задача строить мостики: и в будущее после 25 лет без хосписа, и назад в будущее, в 14 лет.
Есть ещё тема смерти. Мы работаем в хосписе, мы работаем с заболеваниями, которые угрожают жизни. Это ещё одна, как и сексуальность, табуированая тема. Если мы не будем о ней говорить, то непонятно — кто тогда будет о ней говорить? Так уж вышло, что смерть — это часть жизни. Это важно обсуждать. Это отличие паллиативного психолога от обычного — он говорит о смерти и умирании. Это тяжёлые вопросы, но их надо задавать, и ты — инициатор. Разговор о выборе пути — это разговор о том, как пациент и его родственники видят возможное развитие событий при ухудшении состояния и в случае критических моментов. Разговор о выборе пути никогда не может быть один и навсегда, потому что позиция может изменяться, человек передумал, по-другому теперь хочет — это абсолютно нормально. Эти разговоры всегда должны быть максимально комфортными для пациента. Если просто сказать человеку: «Давай поговорим о том, как ты будешь умирать» — это неправильно. Нужно задавать вопросы. Например: «Знаешь ли ты что-то об ИВЛ, говорили ли тебе врачи, что ты об этом думаешь?». И человек принимает для себя решения. Тут важно вовремя остановиться — знать, до какого момента хочет дойти человек, потому что, да, — информация может быть во вред.
Каждый раз, когда ты уверен, что знаешь, что делать — нужно идти на супервизию. Потому что психолог должен идти рядом с человеком, не за ним, не впереди, а с ним — всегда должен сверяться. У меня были разные периоды, сейчас я могу сказать, что работа в хосписе, конечно, сложная. Невозможно не обжечься. Это работа с эмоциями, чаще всего негативными, работа с умиранием, а смерть — очень сильная штука. Поэтому необходимо уметь знать, когда остановиться и когда восстановиться, ты должен думать о себе. Иначе долго не сможешь продержаться на такой работе. Самый главный тезис — если ты не в ресурсе, ты не можешь помочь! Если ты профессионал, то ты должен чувствовать свои границы.
Что мне помогает — у меня есть ритуалы. Я между визитами могу остановиться и присесть на лавочке на 15 минут. Это о том, что ты обращаешь внимание на то, что с тобой происходит. Каждый раз, когда заходишь к другому человеку, ты должен обнулиться, ты не можешь приходить с мыслями о предыдущем визите. Я останавливаюсь, сижу на лавочке, прихожу в себя. Мне помогают дыхательные техники, музыка. Восстановился — и я готов идти к следующему человеку и быть ему полезным.
Нужна физическая активность, обязательно должно быть в жизни то, что даёт тонус, это очень важно для мозга — не закисать. Необходимо иметь что-то кроме работы. Потому что иначе ты не можешь измерить, что с твоими силами. И, если ты нигде не наполняешься, то непонятно: ты сейчас помогаешь человеку или наполняешь себя за счёт него? Наполняться надо на улице. Если ты не наполнен, ты не можешь отдавать. Пациенты не должны переживать, что ты не наполнен. Если ты плачешь вместе с пациентом — это не круто. Если пациент утешает тебя — это не круто. Ты должен давать ему эту возможность — плакать с тобой, давать ощущение, что это безопасно — плакать с тобой.
Для меня ещё очень важен один момент, он может показаться эгоистичным, но я скажу. Надо помнить, что это — не твоя история. Важно, когда ты приходишь и видишь горе, понимать, что это — не твоё личное горе. Это понимание помогает помогать! Потому что, как только это становится твоим личным горем, ты уже не можешь помогать, ты сам теперь пострадавший. Конечно, удерживать это понимание своей роли очень сложно, ведь многие семьи становятся тебе дорогими, начинаешь активно им сопереживать. Но — вдох-выдох — и напоминаешь себе, зачем ты здесь.
Что самое любимое в работе психологом Детского хосписа? Работа в команде — для меня абсолютный кайф! А в плане именно психологической помощи — то, что это бесконечное творчество. Каждый раз ты не можешь быть окончательно готов к тому, что будет. И нужно искать подход. Потому что контакт здесь — это всё».
Мы будем очень благодарны, если вы поддержите наш проект «Хоспис для молодых взрослых». Это можно сделать по ссылке: https://takiedela.ru/topics/khospis-dlya-molodykh-vzroslykh/. Большое спасибо!
Благодарим за помощь в подготовке материала волонтёра Юлию Владимирскую.