В прошлую среду был день рождения Сережи, и мы с детьми ездили в аквапарк. Было весело. Никита помогал нам с Ваней, который расстраивался, что его не пускают на самую большую горку, Сережа рисковал и бесстрашно нырял в бассейн с ледяной водой. Я тоже, разумеется, не подвела — упала и больно ударилась о кафельный бортик.
Потом мы грелись в горячем бассейне, не хотели уходить: пять часов — очень мало. Ехали домой — ели бутерброды, пили вредный лимонад и слушали «Детское радио».
Потом Сережа болел зачем-то нехорошо (хорошо, что недолго), Ване купили самокат, Никита упал с велика, а я всех лечила, кормила, мыла и любила.
Потом любимая Валя подарила Ване новую белую кроватку со всякими подушками и пододеяльниками, Ваня же кидал игрушки и пять минут стоял в углу; Сережа начал нехотя читать; Никита попросил испечь «Зебру»; вечером дети ссорились на тему, кто сегодня будет спать со мной.
Еще ломался велосипед, и мы его мыли/чинили; делали дома фруктовый лед; кот начал лысеть, возили его в ветеринарку, кололи антибиотики и кормили пробиотиками. Кот был совсем не в восторге, да и мы без энтузиазма пичкали его таблетками. А потом целый день шел дождь, никто не гулял, все бездельничали и смотрели фильмы больше чем нужно. Еще Ваня плохо ложился спать, Сережа в 11 вечера просил помидор, Никита в это же время хотел слушать радио. Я ругалась, читала детям скучные морали, после чего читала сказки. Потом все спали, а я сидела и думала: идти ли спать или наслаждаться великолепной тишиной... И у меня, известного перфекциониста, во всех комнатах сейчас валяются детали лего и в прихожей неровно стоят детские ботиночки. У меня дома жизнь со всей ее асимметрией. Я разрешаю детям есть — о ужас! — чипсы, не ругаю за сломанные игрушки и мажу разбитые коленки «Спасателем». И очень устаю, и совсем нет свободного времени, и написать все это я обещала Лиде еще неделю назад. И все это хорошо, потому что нет времени рефлексировать.
Зачем я рассказываю вам свою обыкновенную, в общем-то ничем не примечательную жизнь? Потому что этого обыкновения у меня не было три года. Два года Матфей умирал буквально на наших руках от злой опухоли в стволе, а потом он умер, и год траура тоже был лишен прекрасных и незатейливых обыкновений. Зато все будни и праздники тех трех лет были наполнены другими привычками, историями и эмоциями.Вот поставили диагноз — и нас придавило, мы не верим, не понимаем, не можем. Вот боль, отчаяние, злость и ужас. Вот облучение, химия, паралич, кома, реанимация,чудо, ремиссия, надежда, альтернатива, вера, молитвы, обеты, помощь. Люди приходят, люди уходят, а тебе некуда уйти, и нельзя. Смотреть на Матфея тоже нельзя. И нормальная жизнь — как за стеклом. Там, за стеклом, жизнь, обыкновенная жизнь, недоступная. С воздушными шарами, сломанными великами и разбитыми коленками. Тут, в нашем небольшом кухонном концлагере, нет будней и нет праздников. Каждый день как последний. Вот Матфей перестал дышать, а вот пульс 190, вот температура 41,6, вот упала до 40 сатурация, выключили свет — и это страшно: как мы проживем без кислорода? Вот воспаление легких, рано рыдать: это еще ничего — впереди будет три таких. Вот я умею санировать, делать уколы и вставлять зонды, а вот уже научилась ставить катетеры. Вот список из 46 манипуляций в сутки по минутам, чтобы ничего не забыть. Вот — Господи, исцели его, а вот — Господи, забери его. Забери его, Господи, наконец. Вот — за что? Вот — почему? Вот — когда? А вот — и никаких уже нет ни «вот», ни сил, ни мыслей — ничего нет, только очень хочется спать.
Вот — «умер на наших руках», глупые вопросы оператора в скорой, полицейские в ботинках по моему чистому дому, допросы, морг, «а можно ли не вскрывать?»... Нет, нельзя не вскрывать. Чудесные похороны, шарики, улыбки, радость, что ему уже хотя бы не больно. Веришь ли ты в Бога, не веришь, но при любом раскладе смерть — выход. И смерть не так страшна, как страшна и ужасна была болезнь. И ты держишься, и тебе пишут/говорят, что ты сильная, а ты, конечно, обыкновенная — в этом вся проблема. Была бы сильная, было бы легче. А так — ты обыкновенная, и тебе становится обыкновенно невыносимо жить. Сила не дается от рождения, она приходит после страшных испытаний. И если сила пришла — значит это кому-нибудь нужно.
Все, что я хочу сказать, сказано до меня: ВСЕ ПРОЙДЕТ. Эта боль не будет такой частой и такой сильной. Еще будет радость, будет аквапарк, самокат и лимонад. Все возможно, если вы захотите этого.
Есть ли что-то более страшное, чем похороны собственного ребенка? Нет. Можно ли быть счастливой после этого? Да. Можно быть счастливой после смерти своего ребенка. Ради этого самого лучшего и любимого в мире ребенка, ради тех, кто остался, ради тех, кто может стать вашими детьми.
Сережа и Ваня — наши приемные дети. Психолог говорит мне, что я живу детьми и счастлива их счастьем. Но разве важна причина для счастья, когда всего год назад мне было физически тяжело жить? Завтра будет новый день, будет разлитое молоко, сломанные игрушки, порванные шорты. Будут Ванины капризы, Сережины улыбки и ироничные замечания Никиты. Завтра снова будет эта прекрасная и обыкновенная жизнь.
P.S.Недавно ночью снова душили слезы, и я сказала мужу, что все это неправда, и легче не становится, и все так же больно и плохо. И муж ответил, что это хорошо и правильно. Потому что это любовь. А любовь никогда не проходит, любовь никогда не перестает...