21 августа 2015
Корреспондент «Афиши» побывал в офисе Фонда помощи хосписам «Вера» и записал монолог Марии Дьяковой, медсестры детского хосписа.
«Я — медсестра в детском хосписе, а до этого работала во взрослом. В сумме получается тринадцать лет. Пришла в хоспис, когда мне было восемнадцать. Лет через пять поступила в мединститут, надеюсь, что когда я закончу ординатуру, то смогу работать врачом.
Когда я пришла в хоспис, я не понимала, что это такое. И, наверное, это хорошо: иначе было бы страшно. В одну из моих первых ночей ко мне подошла дежурная и сказала, что больная ушла. Я стала искать ее повсюду и не могла понять, что происходит: все больные были на месте. Потом поняла, что речь идет о том, что человек умер.
Для меня хоспис — это достойная жизнь вопреки всему, а детский хоспис — это еще и радость, игры и детство. Мы — попутчики, а не наставники пациента. И если человека нельзя вылечить, это не значит, что для него ничего нельзя сделать.
О диагнозе человеку говорит врач, а не медсестра. И нужно понимать, можешь ли ты говорить подобное, как и зачем. У меня было два таких опыта, последний — с пятнадцатилетней девочкой Сашей. Мы говорили с ней вместе с доктором и объяснили, что с ней будет, как это будет происходить и что мы будем рядом.
Часто так получается, что отношения с семьей складываются очень близкие — становится сложно понять, где друзья, а где пациенты. Конечно, не со всеми семьями мы так дружны, и, поверьте, я умею расставлять приоритеты спустя тринадцать лет работы, но даже для меня это бывает сложно.
Я трижды увольнялась. В первый раз я ушла работать в интернат для детей с ограниченными возможностями. Когда я уходила, Вера Васильевна (Вера Миллионщикова, главный врач и основательница Первого московского хосписа. — Прим. ред.) сказала мне, чтобы я возвращалась в любое время, и я вернулась.
В какой-то момент у меня закончился этап слез: есть пациенты, которых я очень хорошо помню, но многих я не помню совсем. Первые уходы были очень болезненные, и я долго плакала. Как-то я сидела с молодой женщиной двое-трое суток — она умирала, и я была с ней. Так делать нельзя, конечно, но нам никто не запрещал находиться в хосписе в свободное время. И когда она умерла, я забилась за шкаф и плакала. Наверное, тогда и поняла, что такой рохлей я никому не нужна. «С несчастными рядом плачет тот, кто несчастен сам», а я очень даже счастлива. Нужно быть спокойным, тихим, держать за руку, потому что эти слезы никому не нужны — и в первую очередь не нужны пациенту.
Не могу сказать, что у меня есть опыт потери близких людей, у меня есть только опыт потери моих пациентов, которые мне очень важны и которых я люблю. Тем не менее спустя годы работы смерти для меня все же нет, есть таинство ухода человека из жизни, при котором я много раз присутствовала. Мне потребовалось время, чтобы понять и поверить, что любовь и память вечны.
Когда мне казалось, что я выгорела, я второй раз ушла из хосписа — на год. Потом я восстановила силы и вернулась, мне не стыдно в этом признаться. Просто требовалось чуть больше, чем месяц отдыха.
Я помню свой первый опыт работы с ребенком: не было места для госпитализации детей с тяжелыми онкологическими заболеваниями, поэтому ребенка привезли к нам. Этот мальчик был в коме, не был контактен. Он пролежал у нас двое-трое суток и умер в палате. Мы с его мамой долго не хотели отвозить его в шестьдесят вторую комнату (так у нас называют морг) — настолько сильным был стресс. И тогда я поняла, что хотела бы работать с детьми.
Не скажу, что к этому можно привыкнуть. Нельзя привыкнуть к страданиям человека, тем более ребенка. Дети обычно лежали с родителями в одиночной палате, и я стала мечтать о том, чтобы у нас появилась детская служба. И как-то утром меня поставили перед фактом: со следующей недели я работаю в выездной детской службе. Иногда с детьми сложно с медицинской точки зрения: они боятся уколов и других манипуляций. Я всегда играю во что-то с ребенком, прихожу и интуитивно чувствую ситуацию.
Мне кажется, что в работе с детьми я нашла себя.
Я мечтаю, что у нас будет детский хоспис-стационар, будущий детский хоспис будет называться «Дом с маяком». В этой работе, тяжелой работе, очень много света, благодарности и уважения. Моя жизнь так сложилась, что я попала в хоспис, не понимая, что это такое, и осталась там на столько лет. Значит, это не случайно».