Профессия — играть

22 января 2016

Нас часто спрашивают, кто же такой игровой терапевт, какая его роль в команде Детского хосписа?

Читайте интервью о работе и жизни с нашим игровым терапевтом Леной.

«Сейчас я работаю игровым терапевтом в стационаре Измайловской больницы. До этого я была няней. Когда я была няней, я училась самой мысли о том, что с особыми детьми можно каждый день существовать. Я этим напитывалась.

Мы были с подругой курсе на 4 мединститута, когда увидели объявление, что нужны добровольцы, чтобы приехать с новогодней сказкой в детские дома. Нас обеих зацепило, и так мы попали в организацию, которая называется «Круг». Их миссия – это построение гармоничного и безопасного пространства для взаимодействия детей и взрослых. Будучи в «Круге» я долго ездила потом добровольцем в детское отделение онкобольницы в Балашихе.

Не помню, откуда я узнала про Первый московский хоспис, но однажды я поняла, что хочу ходить туда волонтером. Я проходила целое лето, пыталась для этого как-то на работе отпрашиваться, но, конечно, начальству это не очень понравилось. Я приезжала в хоспис на несколько часов раз в неделю, но потом пришлось перестать. К этому времени я уже закончила мед и работала в лаборатории младшим научным сотрудником. Мы занимались разработкой системы для диагностики инфекций. Мысли о хосписе я отложила.
На моей работе было вроде все хорошо, но мне было там почему-то плохо. Надо было что-то менять. Я стала спрашивать у своих друзей. Мне предложили пойти на курсы детского массажа. Я сочла это хорошим советом и действительно пошла на курсы. Мне и в самом деле нравится массаж и работа с телом, я очень рада, что эти курсы в моей жизни были.
И вот заканчиваю я курсы массажа, послезавтра сдавать финальный экзамен. И приходит смс от моей знакомой: «хочешь работать в хосписе?». Я ей с кучей восклицательных знаков — «да, хочу, что мне сделать?». И тут оказалось, что детский хоспис ищет няню. Не успела я закончить курс массажа и побыть в свободном плавании, как устроилась няней. И у меня был период, когда я работала в лаборатории на полставки, 2 дня няней и еще массаж.
Игровой терапевт – это тоже ступенька. Но что дальше – пока не знаю.

Игровой терапевт – это человек, которые строит с ребенком взаимодействие. У нас разные дети, и со многими из них довольно сложно найти с разбегу какой-то контакт, понять, что ему нравится, что не нравится, как с ним взаимодействовать, как ему дать проявить самого себя, свои желания и активность, как ему поучаствовать в окружающей жизни. Минимальная задача игрового терапевта – дать ребенку не хватающих ему впечатлений. Ребенок воспринимает мир во все время, даже если не может себя активно проявить. Я привношу в жизнь ребенка что-то новое: гремящие, звучащие, шуршащие игрушки, как-то иначе к нему прикасаюсь, говорю. Задача более высокого порядка — дать ему возможность проявлять себя, наладить с ним какой-то контакт, и в идеале — выстроить систему коммуникации, помочь организовать среду для него, чтобы он мог играть и общаться.

Сейчас я примерно адаптировалась, картинка в голове о работе уже складывается. Хотя, приходя к ребенку в первый раз, я не всегда знаю, что я буду делать, какое взаимодействие ему нужно.
Попасть в нужный момент, понять, что именно нужно ребенку, не так-то просто. Самый прекрасный и универсальный ответ – это улыбка. Если ребенок улыбается, то это очень здорово. Но не все дети умеют улыбаться. Иногда я делаю вывод о том, что ребенку хорошо, потому что он стал спокойнее, ровнее и глубже дышит — есть целый перечень сигналов, которые ребенок может продемонстрировать, даже если он не говорит и не двигается. В отделении у некоторых детей стоят мониторы, которые меряют разные показатели. Когда есть монитор, я обращаю внимание на пульс: обычно он повышен, когда ребенок возбужден, боится или ему больно. Когда монитора рядом нет, а проявления активности минимальны, я обращаю внимание на тонус мышц, на дыхание и общее ощущение.

Что изменил хоспис? Одно из важного для меня: я поняла, что когда в семье рождается особый ребёнок, это не катастрофа, не конец мира и не крест на счастливой и полной жизни. Я испытала невероятное счастливое изумление, услышав, что уметь понимать и честно называть чувства — это признак профессионализма в хосписной помощи. Это не значит, что можно позволять эмоциям рулить собой, это именно об осознании своих чувств и чувств другого. Не помню, как это дословно звучало. Всю жизнь считала, что профессионализм с чувствами ничего общего не имеет — зажмись в кулак и работай! И вдруг оказалось, что тут — всё наоборот. Я счастлива от этого факта.

Я перестала бояться особых детей. Теперь я знаю, что жизнь семьи с особым ребенком может быть счастливой. Хотя, конечно, это требует многих сил и многих финансов. Есть семьи, которые меня восхищают. Не знаю, что для них счастье, но от них ощущение гармонии. Не во всех семьях так. Очень часто родители больного ребенка не разрешают себе быть счастливыми, погружаются в самопожертвование, самоотречение. Просто не рассматривают такой вариант — быть счастливыми. Хотя, на самом деле мне кажется, что это глобальная тема много для кого. Заниматься своим собственным счастьем намного труднее, чем заниматься счастьем другого.
В стационарах много издержек системы. Например, летом в одном из отделений на 30 детей, большинство из которых лежат без родителей, приходилось две суточные медсестры и одна процедурная. Я попробовала себя представить на месте медсестры: когда нужно каждого санировать, подгузник поменять, назначения сделать, смеси намешать, покормить и много другого. Кто-то с температурой, кто-то весь день плачет, кто-то зонд себе выдернул в очередной раз… И много спрашивается с медперсонала таких… сугубо материальных вещей: все ли назначения сделаны, сколько миллилитров смеси съел, а сколько выплюнул, «а почему у вас тут кровать не такая стоит?», «а что за лишние предметы на кровати?». И нет акцента на человеческом отношении. Оно никак не поощряется, о нем не говорится. «Зачем вы его повернули, вы посмотрите на его показатели!» — ужасается медсестра. А показатели-то нормальные. И я понимаю, что есть страх, что вот мы сейчас что-то сделаем, а отвечать будет персонал. Как помощника меня пока не воспринимают, скорее как дополнительный источник беспокойства.

Я пошла на хор. Мне ужасно нравится. От атмосферы больничных стационаров и детских домов, конечно, устаешь. Мне захотелось найти занятие на вечер, где я была бы с близкими по духу мне людьми. Я решила «хочу петь!» и в этот же день увидела в фейсбуке приглашение в хоровую группу. Еще я рисую. Но когда пришла в хоспис, я на какое-то время перестала рисовать. Перестало хотеться. Я настолько растворялась в работе, особенно когда была няней. Были сложные моменты, но я себя чувствовала на своем месте.
Я мечтаю не бояться жить так, как мне хочется. Не бояться понять, чего мне хочется. Возможно, мои истинные желания далеки от нынешней реальности. Я мечтаю не испугаться понять и к этому пойти. На этом пути мне нужны люди, которые сами что-то такое прошли, понимают, что сказать и сделать. Но и от меня самой требуется многое.

Когда ребенок умирает… Всегда хочется немножко поплакать или погрустить за ту боль, телесную и душевную, что он перенес, поплакать о том, что я не могла с этой болью ничего сделать. Для этого нужна пауза, небольшой кусочек тишины. В тишине ты проживаешь, пропускаешь через себя, отдаешь дань той боли, которую ребенок мог испытать, и тому, что он привнес в этот мир. А потом я вспоминаю все хорошее, что было связано с ним, говорю этой душе «спасибо» за то время, что она провела здесь, и все то, что она нам дала. И ещё у меня всегда есть потребность мысленно попросить прощения за все моменты, где ребенку или его семье было со мной трудно. Из этого складывается некий мой личный ритуал прощания».