Человек, который понимает детей

28 октября 2016

Есть в Детском хосписе очень счастливые сотрудники. Счастливые потому, что их работа – играть с детьми. Для того чтобы играть с ребенком, который сам не может двигаться,  которому трудно показать свою реакцию, нужно очень много знать и уметь. Ася работает в детском хосписе игровым терапевтом. Терапевт – это тот, кто лечит. Ася лечит игрой. Мы попросили Асю рассказать о ее работе.

Кто такой игровой терапевт и как им становятся?

Игровой терапевт – это человек, который совмещает в себе функции разных специалистов: использует логопедические техники, дефектологические. Игровой терапевт должен обладать навыками детского психолога, знать многое из физической терапии – как правильно посадить, например. В этом деле все-все намешано.

Мне кажется, основная задача игрового терапевта – это наладить контакт с ребенком. Как бы тяжело ребенок ни болел, с ним можно строить общение. Это может получиться не с первого раза, иногда нужен год или даже больше.

Как такового обучения на игрового терапевта не бывает. Я постепенно накапливала  и накапливаю необходимый опыт, много где работала и училась. У меня медицинское образование, я врач-педиатр. Работать я начала раньше, чем учиться. В 15 лет начала  волонтерить в первом хосписе — я рядом живу, через дорогу. В институт с первого раза не поступила, надо было чем-то заниматься, и я пошла работать в центр  «Наш солнечный мир», в нем занимаются реабилитацией детей с аутизмом и другими нарушениями развития. И все — осталась в этом центре и  проработала там 10 лет.  Занималась лечебной верховой ездой, потом переключалась на кинезиотерапию, арт терапию, проводила фольклорные группы. Прошла обучение по американской программе Floortime- это метод работы с детьми с аутизмом. Несколько лет проработала в неврологическом отделении Тушинской больницы медицинской сестрой, пока еще в институте училась, а врачом работать так и не стала.

Я поняла для себя, что связывать себя с медициной не хочу. В хосписе прекрасно то, что забота о ребенке, о семье, полная, с совсем разных сторон.  Это мне ближе.

Почему пошли работать именно в Детский хоспис?

Я помню, что в какой-то момент увидела на улице рекламу про фонд «Вера»  и очень захотелось попробовать поработать в хосписе…Еще я много читала фейсбук Лиды, она размещала просьбы о подарках, и я все мечтала, что вот я сейчас успею, куплю подарок, я сейчас… и… никогда не успевала, вообще ни разу!  Но я была счастлива каждый раз, когда понимала,  что вот минуту назад Лида попросила о помощи, и уже все куплено. Это было какое-то невозможное ощущение.

Поэтому, когда вдруг оказалось, что можно отправить резюме и выйти на работу в Детский хоспис, у меня не было сомнений. Я сразу поняла, что надо идти.

Хотя я и тут боялась опоздать. Было страшно, что меня не возьмут, потому что мне нужно было время, чтобы довести группу на старой работе. Но все сложилось хорошо.

Зачем нужен игровой терапевт неизлечимо больным детям? 

Я думаю, в первую очередь  игровая терапия для ребенка — это возможность найти «ощущение себя» , «ощущение личности». Пусть это будет на какое-то небольшое время, на полминутки, минутку, но надо попробовать помочь ребенку быть собой. Сделать для этого все, что возможно. Не важно,  какой прогноз у ребенка, какой диагноз. Я уверена, что на какое-то время любого ребенка можно включить в этот мир здесь и сейчас.

Мой любимый пример — со свечкой. Есть такая игра, когда мы подносим зажженную свечку к лицу ребенка и предлагаем задуть ее. Мне всегда сначала неудобно перед ребенком: он еще не умеет задувать свечку, а я к нему пристаю, мне стыдно всегда за это. Но я точно знаю, что в какой-то момент у ребенка может получиться. Вот Марфа научилась, и я всегда думаю, что в этот момент, когда я зажигаю свечку, для Марфы  — это действие, которое она видит, понимает, она контролирует себя, она делает вдох и задувает эту свечу. И вот это — очень большая победа. Ради  этого можно годы тратить, и я на эти годы согласна.

Я вижу, как дети и родители отслеживают моменты, когда ребенок «чувствует себя», как они рады им, как готовы снова и снова эти моменты повторять. Постепенно мы можем усложнять задачу или немного ее менять. Важно то, что если один раз мы дотянулись до какого-то результата, то мы можем пробовать что-то еще, менять, добавлять. Из одной победы всегда можно «вытянуть» что-то большее.

Бывает, что постепенно виден прогресс. Я замечаю, что сначала из полутора часов занятия, во время которого я пытаюсь «достучаться» до ребенка, я «достукиваюсь» одну минутку, потом вижу, что я в нескольких разных точках, но «достукиваюсь» чаще, потом становится очевидно, что какие-то игры ребенок прямо ждет! Это очень здорово.

Игровой терапевт нужен всей семье.

Мне кажется, что игровая терапия много дает и родителям. То, что вдруг их ребенок тоже что-то может, что ребенок как будто  «выглядывает» из своего привычного состояния — это часто новое и очень нужное ощущение для них.

Как-то в лагере был случай, когда родители долго сопротивлялись и говорили, что с их ребенком вообще не надо играть, потому что он ничего не понимает. У них была назначена часовая консультация, они пришли на 20 минут. А на следующий день я увидела, что в игровой комнате все игрушки перевернуты, оказалось, что эти  родители достали игрушки и сами играли со своим ребенком. Для меня это тоже результат.

Как устроен Ваш рабочий день и занятие с ребенком?

Есть район, в котором я работаю, и там «мои» дети. У меня три визита в день. Я обзваниваю детей заранее, договариваюсь с родителями, когда им удобно.

Во время занятия я стараюсь сделать так, чтобы ребенок сидел. Так, как ему удобно, — кто-то сидит у  мамы на коленках, кто-то в кресле, в коляске. Иногда занимаемся лежа, но все равно я пробую менять положение ребенка, потому что с изменением положения реакции ребенка тоже меняются, становятся активнее.

По продолжительности занятия и по играм я всегда подстраиваюсь под ребенка. Если я вижу реакцию, мы можем целый час играть в одно и то же. А иногда 15 минут ребенок поиграл,  и видно, что устал — тогда я заканчиваю. Час непрерывного занятия мало кто выдерживает, нужно делать перерывы. Само занятие строится по определенной схеме. Мы всегда начинаем с того, что поем песню о том, кто здесь, я пою и про ребенка, и обязательно про себя, потому что это очень важно, что нас двое, а не какая-то непонятная рука появляется из ниоткуда  и играет с ребенком.  У нас со всеми детьми есть конкретная песня на начало занятия и на его конец, и в середине должны быть повторяющиеся моменты.

Был случай, когда Лера приехала в зимний лагерь, мы встретились с ней в непривычной обстановке, она посмотрела на меня,  и я поняла,  что она меня не узнает —  картинка не сошлась – Лера куда-то приехала, я куда-то приехала. Тогда  я начала ей петь песенку с наши занятий —  она сразу вспомнила и обрадовалась мне.  Занятие должно быть построено «узнаваемо» для ребенка.

Со всеми детьми очень важно уважение. Не уважение, как мы его обычно понимаем. Уважение,  в данном случае, — это замедление. Замедление для того, чтобы услышать ребенка и получить от него ответ. Нужно замедлиться до его состояния, чтобы его понимать.

Игр очень много разных… все не перечислишь. Мы поем, часто поем перед зеркалом, называем части тела. Я люблю всякие сенсорные игры – с фасолью, с рисом. Очень важно понимать, что иногда, особенно первое время, ребенку достаточно того, что мы просто опустили его ручки в материал.  Больше ничего не должно происходить, мы не всегда видим реакцию, мы часто ее вообще не видим, но та информация, которую собирает тело ребенка в этот момент, очень важна. Можно к этому добавлять ритмичные стишки, песенки, чем-то постучать, потрясти.

О чем вы мечтаете для своих подопечных?

Сложный вопрос. Я не думаю, что нужно мечтать о том, чтобы ребенок выздоровел, я понимаю, что это нереально.

Иногда я мечтаю о том, чтобы родителям было полегче. Я вижу, как трудно им, особенно с малышами. Вижу,  что родители еще не готовы принять ситуацию и жить. Мне хочется их поторопить. Я вижу, что это возможно — есть такие родители, у которых получается находиться здесь и сейчас и радоваться ребёнку.  Это очень важно для всех — и для родителей и для детей.

А еще у меня для каждого ребёнка есть какая-то своя мечта. Кому-то хочу специальный джойстик, чтобы играть на планшете, кому-то мобиль. Мама Лизы сделала сама для нее мобиль, и получилось очень круто – Лиза проезжает мимо него туда-сюда на коляске, задевает его, а на нем бубенчики и ленточки, и ей интересно.

Что дает работа в хосписе вам самой?

Знание и понимание того, что я делаю что-то нужное, может быть даже нужное самой себе. В какой-то момент мне показалось, что я стала очень резкой, злой. Работая  в детском хосписе, я учусь важным, глубоким вещам — сочувствию, правильному отношению к милосердию.

Я думаю, что люди не должны никогда забывать о тех, кому нужна помощь. Любой может поддержать ребенка и всю семью, поучаствовать в их жизни.  Мне кажется, что это важно. Если у тебя есть возможность – надо делиться.

Мне всегда казалось, что в этом плане кровь легко сдавать. У всех есть кровь! Так иди и сдавай.

Что самое трудное в работе?

Самое трудное – это уход детей. Не привязываться тяжело и невозможно. Я не считаю правильным не привязываться. Я себе ставила такую границу: когда первый ребенок уйдет, я наконец пойму, на том ли я месте.  Это удивительно, но воспоминания о первой моей ушедшей девочке – это самые страшные и при этом самые светлые воспоминания.  Как-то так удивительно получилось. Как раз недавно был ее день рождения, и мы с ее мамой ездили на кладбище, везли воздушные шарики, на нас все смотрели как на идиотов.

Все равно вопросы остаются…Вопросы туда, наверх.